Юный партизан–разведчик Петр Гурко из отряда «За власть Советов» перед награждением медалью «За отвагу», СССР, 1942 год.
Из рецензии на сборник по партизанской и контрпартизанской войне: «Глава по Советскому Союзу оказалась лучше всех. Ниже опишу три из четырёх текстов: все они посвящены теме взаимоотношений населения, оккупационных властей и советских партизан. Два из них про один и тот же район Белоруссии, но с разными подходами. Картина, рисуемая авторами, отличается от того, что обычно рассказывают и пишут, но если для специалистов это всё «общее место», то людям сторонним может быть интересно.
В первом случае профессор Трансильванского университета Кеннет Слепян в целом рассуждает об особенностях этих взаимоотношений. Партизанский облик был крайне неоднороден, именно поэтому его так «шлифовали» после войны путём создания картинки про «народных мстителей, дедов с берданкой». При этом, партизаны всегда изображались как послушные исполнители воли большевистского руководства, которое неусыпно следило за тем, чтобы все отряды были активны, и никто не отклонялся от политической линии. Слепян анализирует образ партизана в советских СМИ (как представлялись их поступки, подвиги и прочее), а затем переходит к более сложным вещам.
Главный вопрос для каждого отряда был «Мы убиваем немцев или спасаем население?». Если первое, то спасать беженцев и таскать их с собой — это обуза, это «лишние рты», это невозможность быстро сняться со стоянки и уйти глубже в болота, вдобавок, так в отряд проникнут агенты. Если второе, то тогда резко падает боевая активность, на что Москва сразу обращает внимание. Тувья Бельский, создавший еврейский отряд, несмотря на то, что изредка давал добро на локальный отстрел противников, увещевал своих людей: «Нас осталось мало, нам надо спасать своих соплеменников, спасти еврея — важнее, чем убить немца». Притом свою «неактивность» он маскировал мастерским использованием советской политической болтовни. Настолько убедительно, что командир партизан в Барановичском регионе называл его, аполитичного польского гражданина, «хорошим большевиком».
Одна из сквозных тем — знание и использование немецких реакций на партизанские акции. По Слепяну получается, что знали об этих зверствах все, и примерно до сентября 1942 года в качестве генеральной линии было «не обращать внимания», т.е. эти преступления немцев и гибель мирных считались просто интегральной частью войны, а нанесение ущерба немцам оправдывало жертвы. Бывало даже хуже: отдельные командиры считали, что ответная безграничная жестокость немцев — это благо, которое толкнёт население на сторону Сталина, поэтому намеренно провоцировали такие реакции. Позже фокус меняется на «надо защищать население и его имущество, только через связь с местными победим». Как известно, глобально это сработало: к весне 1944 партизаны были фактически армией, сидевшей в тылу, с танками, артиллерией и десятками тысяч бойцов.
На симпатии к местным непосредственно влияло, были ли в отряде люди из деревень этого района или же отряд был «заезжим». «Местные» отряды иногда договаривались с расположенными немецкими гарнизонами о неофициальном перемирии. Центр, считая это антисоветчиной, с этим боролся: отрядам таких «дипломатов» грозили уничтожением, забрасывали «заезжих», которые гарнизон атаковали, дальше приезжала карательная экспедиция, убивала всех, кого можно, дальше оставшиеся шли в лес мстить. Относительно высоки были показатели дезертирства среди тех, кто присоединился после 1942 года, когда их перебрасывали в «неродной» район.
Связанная тема — реквизиции и преступления партизан. Если с первым ясно (это делали все), то со вторым сложно какую–то общую максиму вывести («все» или «немногие»). Так–то отвратных эпизодов хватало. Кто–то напротив такого не делал, см. выше про местных. Основным вопросом на протяжении всей оккупации оставалось снабжение едой: даже те, кто изымал ресурсы и старался быть мягок (например, в одном случае расписку давали), всё равно наталкивались на неприятие со стороны крестьян. Это напоминало хлебозаготовки 30–х, зачастую даже люди были те же (партактив). В свою очередь, немцы с оправданиями «они сами пришли и всё у нас забрали» не считались. Дал партизану буханку хлеба? Тебя повесят. Партизаны взяли еду из деревни? Значит деревня «симпатизирует бандитам» и в следующей операции её уничтожат вместе с жителями. Отдельную роль играл Пантелеймон Пономаренко, пытавшийся переустроить партизанскую войну: например, чтобы не изымали всю еду и не отвращали от себя людей, чтобы не призывали в отряд насильно. Но это было неизбежно, увы для крестьян.
Вторая статья принадлежит перу Александра Бракеля. Тема та же, взаимоотношения местных и партизан, но на более узком примере Барановичского региона. Из плюсов: конкретика не мажется по всему фронту, крепкие источники (немецкие, польские, русские). Получилась похожая картина, но мрачнее. Краткий вывод можно обозначить как «Население было заложником между немцами и партизанами, последние с определённого времени стали обузой».
Начало простое: разрозненные группы красноармейцев пытаются в лесах формировать отряды (не больше 10 человек). Оружия нет, еды нет. Изредка убивают немцев, ходят в деревни за провизией. На первом этапе им помогают вполне добровольно, чему способствует малочисленность. Дальше (где–то зима 1942 года) Москва присылает им НКВД–шников, чтобы те из аморфной массы сотворили боевую силу, которая была бы продолжением «сталинской руки» как в военном, так и в политическом отношении. Хотя с поведением были проблемы, военная составляющая улучшилась, особенно когда немцы стали массово угонять население на работы, и к концу 1942 года люди начали сбегать в лес.
Ранее к партизанам тянулись евреи, для которых это было единственным спасением. Им могли помочь: осенью 1942 года бригада «Жуков» освободила 500 евреев, атаковав полицейскую станцию в Новом Свержене, 200 из которых влились в ряды (впрочем, если верно помню, это изначально был отряд из выживших евреев, но об этом автор не писал). Их могли и убить, т.к. антисемитизм в области цвёл. Некоторые командиры не принимали добровольцев без оружия.
Наибольший ущерб отношениям с населением причинял процесс запасания продуктов. К лету 1942 года народу в отрядах стало больше, кушать хотелось чаще. С августа пошла постоянная нагрузка на крестьян, а ведь ещё и немцы грабили. Как пишет автор, очень часто применялось насилие; из самого печального — распространённость изнасилований. Очень любили партизаны алкоголь, описаны гнусности на почве пьянства. Летом 1943 года, когда в «лесном царстве» совсем стало плохо с дисциплиной, с этой ситуацией начали бороться: запреты на грабежи, плюс расстреляли часть самых отвязных. К 1944 году стало лучше (жалоб меньше), но проблема насилия всё равно осталась. Хуже всего в снабжении было то, что это было неизбежно, и, как ни старались командиры более приличных отрядов вести себя подобающе, это не меняло самого факта изъятия еды у и без того ограбленных крестьян.
А чтобы последние совсем взвыли, история возложила на их плечи немецкий угон в фактически рабство, а также немецкую тупость, умноженную на жестокость. У крестьянина партизаны увели скот и стянули хлеб, тот нажаловался. На следующий день прикатили немцы, обнаружили пропажу. «Ага, значит он снабжает их едой!» — и крестьянин жестоко наказан. Другой случай: партизаны регулярно изымали еду в одном местечке, из–за чего немцы заподозрили старосту в сотрудничестве и без лишних разбирательств просто его расстреляли.
По мнению Бракеля, партизаны в Барановичском регионе не добились многого в смысле подрыва коммуникаций, а это их основная задача была. Коммуникации немцы быстро латали, поэтому Бракель считает, что населению было бы легче без партизанской активности, злившей немцев. Автор старается не нарушить причинно–следственную связь и пишет, что, безусловно, началом всех бед стал сам факт нацистской агрессии против СССР. Но если этот факт нападения партизаны были изменить не в силах, то определить стратегию своих действий вполне могли (на это можно ответить, что это было маловероятно, учитывая, что партийцы боролись с «мирными настроениями»). Бракель также полагает, что и в целом партизанское движение не играло настолько существенной роли, как считается: к октябрю 1943 года в СССР вермахт имел 2,6 миллиона солдат, из которых 4% (не более 100,000) действовали в тылу, притом всего партизаны убили от 35 до 50,000 немецких солдат и коллаборантов.
Наконец, третий материал написан канадским исследователем Эрихом Хаберером и посвящён отношениям немецкой полевой жандармерии, партизан и населения в Барановичском регионе. Практически сразу после характеристики источников автор отмечает, что ахиллесовой пятой партизанского движения было снабжение едой, т.е. процесс вызывал отторжение и конфликты. Хаберер предостерегает от смелых обобщений «Везде было так!», подчёркивая, что речь идёт только об одном регионе.
Какими силами располагали жандармы изначально, в октябре 1941 года? На регион в почти 350,000 человек и 6,000 кв км немцы выделили 75 (семьдесят пять) человек, во главе с лейтенантом Максом Айбнером, назначенным главой жандармерии. Поэтому почти сразу началось подтягивание местных полицейских (шуцманов) через призыв. К марту 1943 года их было 1,065, к июню 1944 года — 2,263. Айбнер раскидал их по укреплённым пунктам (7 постов жандармерии и 20 постов шуцманов).
«Совместная работа» шуцманов и жандармов началась с предсказуемой грязи в виде убийства евреев: с весны по осень 1942 года они убили 15,000 человек. Евреи, избежавшие казни, бежали в лес, туда же бежали бывшие пленные, окруженцы и так далее. К лету 1942 года хиленькие отряды окрепли. Главной их задачей стало изъятиеуничтожение урожая и всякой техники, мельниц, коровников и т.п. Вновь видно, что активная фаза борьбы почти всегда была сконцентрирована на вопросе «Кто владеет едой?», а не «Чья территория?».
Партизаны действовали отрядами по 30–50 человек, причём необязательно ночью. В конце лета 1942 года часть шуцманов прицепили охранять эти склады, фермы и прочий хабар. На фоне этого, партизаны продолжали снабжать себя за счёт населения и периодически казнить коллаборантов. Сам процесс снабжения сопровождался крайне негативными эпизодами, кои Хаберер описывает.
Были отряды чисто бандитские, которые не имели отношения к партизанам и напротив, были партизаны, которые не имели отношения к бандитам. Но из–за того что и те, и другие кушали за счёт населения, образ сильно размывался: крестьянину было безразлично, кто это такой, это всегда было «вооружённые люди пришли из леса и требуют еду». По утверждению Хаберера, из–за политики снабжения население региона очень быстро начало называть партизан «бандитами». Советское командование об этом знало и пыталось бороться с «вольницей». Но, опять же, из–за самой природы снабжения ни партизанские суды, ни приговоры и прочее не смогли ситуацию в корне изменить.
Отдельный раздел посвящён тактике борьбы с партизанами. В случае с Барановичским регионом, она отличалась от кровавой бани, что так часто практиковалось. Жандармерия быстро наладила очень эффективную логистику и систему оповещений, завязанную на информацию от населения: полицейские носились как «пожарные команды». В случае сильной атаки на один из постов, в среднем за час поднималась полиция всего региона. Шуцманы и немцы вычисляли пути следования партизан и делали засады. Небольшие отряды на лошадях постоянно прочёсывали территорию, часть отдельно ночью действовала. И местные полицейские, и немцы работали рука об руку: Хаберер утверждает, что обе стороны ценили это сотрудничество. В этом регионе процент дезертирства в полицейской среде был низким, отношения были ровные, в бою вспомогательные части были эффективны.
Ну и главный вопрос: население. Картина размытая, но Хаберер говорит, что в целом население региона не склонялось в сторону партизан даже на последних этапах. Впрочем, это не значит, что оно полностью и всё время склонялось на сторону немцев, хотя это и было на первых порах. Из–за того, что в отличие от почти всех регионов Белоруссии здесь немцы не жгли и не убивали направо–налево в массовом порядке, их ставки долгое время были выше. Население воспринимало полицию как «представителей власти» и «гарантию относительного покоя», плюс, это нередко были местные, т.е. соседи. Они тоже грабили, был насильный призыв в полицию, но с партизанами даже минимальных гарантий никто дать не мог, да и в условиях оккупации они точно не были единственным источником власти. Население жаловалось в жандармерию, стучало друг на друга, жандармы же на удивление тратили время на реальное расследование событий; плюс расовое презрение к «недочеловекам» здесь было слабовыраженным. Большую часть времени (до конца 1943 года) в этой игре в кошки–мышки у немцев было преимущество и контроль; в их пользу сыграл и ландшафт, и то, что партизаны не создали в регионе крупных формирований до лета 1943 года. К концу оккупации немцы потеряли большую часть доверия: население от них отвернулось как только поняло, что те ситуацию не контролируют и, по сути, оно меж двух огней сидит.
Какие из всего этого выводы? Реальная история войны и оккупации, которая существует как бы в своём мирке из специалистов — это дикая каша, смертоносный хаос, который до сих пор трудноизучаем и даже в этом мирке в силу привычки может упрощённо описываться. Эта книга показывает удачную попытку подступиться к темам.»
